– Как раз наоборот, – проворчал Фулэм. – У нас хватает и других проблем, о которых надо беспокоиться.

– Более важных, чем послание Хари Селдона? Не думаю, что это так, – Фара, более чем когда-либо, стал похож на оракула, и Хардин с удивлением глядел на него: «На что он намекает?»

– По-моему, – с воодушевлением заявил Фара, – вы все забыли, что Селдон был величайшим психоисториком всех времен и создателем нашего Фонда. Логично было бы предположить, что он использовал свою науку, чтобы установить наиболее вероятное развитие событий в ближайшем будущем. И если это так, то он наверняка изыскал способ предупредить нас о грозящей опасности и, возможно, даже указать нам пути разрешения возникших проблем.

Ведь вам известно, что Энциклопедия – его любимое детище.

Заявление Фары всех весьма озадачило. После затянувшейся паузы Пиренн, наконец, промямлил:

– Ну, я не знаю… Психоистория – великая наука, но, насколько мне известно, среди нас сейчас нет специалистов в этой области. По-моему, мы вступаем на зыбкую почву.

Фара повернулся к Хардину.

– Вы ведь изучали психоисторию под руководством Алюрина?

Ответ Хардина был почти благоговейным:

– Да, но весь курс я не прошел. Теория мне надоела. Мне хотелось стать инженером-психоисториком, но таких возможностей здесь не было, так что я избрал занятие, почти столь же интересное – политику. Это почти одно и то же.

– И каково ваше мнение о Хранилище?

– Трудно сказать, – осторожно ответил Сэлвор.

Совещавшиеся постепенно вернулись к вопросу о прибытии Имперского канцлера, и до конца заседания Хардин больше не проронил ни слова. Он даже не прислушивался к обсуждению. Фара дал ему новую пищу для размышлений, и теперь кусочки мозаики в его голове стали понемногу становиться на свои места.

Психоистория давала ответ на все – он был уверен в этом.

Он мучительно пытался вспомнить теорию психоистории, которую изучал когда-то; Сэлвор знал, что путь к истине заключен в ней.

Такой гениальный психоисторик, как Селдон, должен был разбираться в человеческих эмоциях и реакциях настолько, чтобы с достаточной точностью предсказать исторические процессы будущего.

А это означало…

Глава 4

Лорд Дорвин понюхал табак. У него были длинные, изысканно вьющиеся – хотя явно не от природы – волосы, которые хорошо дополняли пышные светлые бакенбарды, которые он то и дело любовно подкручивал. Речь его состояла из подчеркнуто точных фраз, но утруждать себя произнесением звука «р» он явно считал ниже своего достоинства.

Хардин пока еще не успел разобраться, почему он сразу невзлюбил канцлера с его аристократическими манерами. Видимо, его раздражали слишком элегантные жесты рук канцлера, которыми последний сопровождал все свои высказывания, а также тщательно отработанный снисходительный тон, которым гость ухитрялся произносить даже самые простые утвердительные междометия.

Но сейчас Сэлвору необходимо было найти его. Канцлер исчез вместе с Пиренном полчаса назад – просто испарился из поля зрения, черт бы его подрал!

Хардин был уверен, что его собственное отсутствие во время предварительных переговоров было подстроено Пиренном.

Пиренна видели только что в этом самом крыле здания и на этом этаже.

Теперь оставалось двигаться вперед, методично заглядывая по пути в каждую дверь. Преодолев таким образом половину коридора, Сэлвор наконец удовлетворенно произнес: «Ага» – и шагнул в затемненную комнату.

Замысловатая прическа Дорвина отлично вырисовывалась на фоне светлого экрана.

Подняв голову, лорд Дорвин произнес:

– А, это вы, Хагдин. По-видимому, вы ищете нас? – и он протянул мэру свою табакерку, украшенную монументальным орнаментом – как успел заметить Хардин, весьма посредственной работы. Сэлвор вежливо отказался, канцлер же взял понюшку и благосклонно улыбнулся.

Пиренн нахмурился, но Хардин это проигнорировал.

Наступившее затем непродолжительное молчание нарушил лишь щелчок табакерки лорда Дорвина. Спрятав ее, он сказал:

– Ваша Энциклопедия – это оггомное достижение науки, Хагдин. Это научный подвиг, г'авный, или даже пгевосходящий все величайшие достижения всех времен. – Он кивнул Пиренну, в ответ на что доктор отвесил благодарный поклон.

«Какой-то праздник любви», – подумал Сэлвор.

– Я не жалуюсь на пассивность Анакреона, а, скорее, наоборот, на чрезмерную активность с их стороны, направленную почему-то в разрушительную сторону.

– Ах, этот Анакгеон, – канцлер пренебрежительно махнул рукой. – Я только что оттуда. Вагвагская планета. Мне даже тгудно себе пгедставить, как здесь, на Пегифегии, могут жить люди. Ведь здесь отсутствуют даже самые элементагные условия, необходимые культугному джентльмену; никакого комфогта, никаких удобств – полный упадок – и они…

Хардин бесцеремонно перебил канцлера:

– К сожалению, на Анакреоне имеются все элементарные условия для ведения войны – оружия у них достаточно.

– Ну, газумеется, газумеется, – кажется, лорд Дорвин остался недоволен тем, что его перебили на середине фразы. – Но, знаете ли, сейчас у нас не деловой газговог. Мы заняты дгугим. Доктог Пигенн, вы, кажется, собигались показать мне втогой том? Пожалуйста.

Пиренн погасил свет, и в следующие полчаса Хардин мог бы с тем же успехом находиться хоть на Анакреоне, поскольку Дорвин и Пиренн больше не обращали на него никакого внимания. Он мало что мог понять в книге на экране, да особо и не следил за пояснениями Пиренна, в то время как лорд Дорвин то и дело восторженно ахал, что выглядело вполне по-человечески. От Сэлвора не ускользнуло, что когда канцлер волновался, то произносил звук «р» вполне нормально.

Когда вновь зажегся свет, лорд Дорвин подытожил:

– Восхитительно, пгосто восхитительно! Послушайте, Хагдин, вы случайно не занимаетесь агхеологией?

– Что? – Сэлвор с трудом вышел из задумчивого оцепенения. – К сожалению, нет, милорд. Поначалу я намеревался стать психоисториком, но потом занялся политикой.

– О! Тоже весьма интегесные занятия. А я, знаете ли, – он достал табакерку, – балуюсь агхеологией.

– В самом деле?

– Его превосходительство, – вмешался Пиренн, – выдающийся специалист в этой области.

– Ну, возможно, возможно, – самодовольно проговорил его превосходительство. – Я много габотал в этой области науки. Я читал Джаадуна, Обияси, Кгомвилля – пгактически всех авторитетов.

– Да, я, разумеется, слышал о них, – сказал Хардин, – но читать не приходилось.

– Почитайте обязательно, догогой мой – вы значительно обогатите свои знания. И я считаю, что съездил сюда не згя, хотя бы уже потому, что здесь я обнагужил экземпляг тгуда Ламета. Пгедставьте себе, в моей библиотеке нет ни одной его габоты! Кстати, доктог Пигенн, вы не забудете сделать для меня копию до моего отъезда?

– С превеликим удовольствием!

– Ламет, как вам, навегное, известно, – продолжал канцлер назидательно, – составил новое и чгезвычайно интегесное дополнение к «Пгоблеме пгоисхождения», котогую я изучал ганее.

– К какой проблеме? – переспросил Хардин.

– К «Пгоблеме пгоисхождения». Имеется в виду пгоблема пгоисхождения Человечества. Ведь считается, что человеческая гаса пегвоначально населяла всего одну планетагную систему.

– Да, это мне известно.

– Но никто до сих пог так и не выяснил, какую именно. – Эта тайна покгыта мгаком дгевности. Существует несколько газных теогий. Одни утвегждают, что это был Сигиус; дгугие настаивают на Альфе Центавга или на Солнце – они все в сектоге Сигиуса. Еще по одной вегсии это 61 Лебедя.

– А что написано у Ламета?

– Ламет газвивает совегшенно дгугую гипотезу. Он пытается доказать, что агхеологические гаскопки на тгетьей планете системы Агктуга свидетельствуют, что люди жили там еще задолго до появления возможности межзвездных пеелетов.

– Значит, человеческая раса зародилась на этой планете?

– Возможно. Мне необходимо более внимательно изучить этот тгуд, пгежде чем высказывать собственное суждение. Надо убедиться в достовегности его доказательств.